Важно!!! Один:первый владыка рун

Один — верховный бог Северной традиции. В дошедших до нас исторических источниках и в современном северном язычестве Его называют Всеотцом, Отцом Победы, Повешенным богом, Стариком или Одноглазым[1]. Одно из определяющих качеств Его характера, засвидетельствованное в скандинавских мифах, — неутолимая жажда знаний и мудрости. Эта жажда побудила Одина устремиться на поиски рун, ради которых Он принес самого себя в жертву на ветвях Мирового древа — Иггдрасиля. Рейвен Кальдера и другие современные шаманы, работающие в Северной традиции, называют Одина богом Испытаний. В практике современных шаманов Северной и других традиций путь Испытаний включает в себя «преднамеренное и осторожное использование болевых ощущений как средства, изменяющего состояние тела и разума»[2]. Мы вправе утверждать, что именно такое инструментальное применение боли и лежит в основе жертвы, которую Один принес ради обретения рун[3].

Это испытание, пройденное Одином, описано в «Речах Высокого» — одной из песней, составляющих «Старшую Эдду». Сообщается, что в поисках мудрости Один провисел на ветвях Иггдрасиля, Мирового древа, девять дней и девять ночей. Обычно Одина рассматривают как бога королевской власти, но в Северной традиции он почитается еще и как бог шаманов. Представление о великом космическом древе, которое служит опорой вселенной и при помощи которого шаманы совершают свои духовные путешествия, встречается во многих североевропейских культурах; например, важное место ему отводится в традиционной космологии якутов и бурят[4]. С образом Древа Жизни, обладающего схожими функциями, мы сталкиваемся и в еврейской каббале, а в одной из самых ранних своих форм Мировое древо предстает в шумерских мифах о богине Инанне. При помощи Мирового древа Один превращается из священного короля в шамана, и ключом к этому переходу от мирской власти к сакральной служит Его самопожертвование.

В ходе этого испытания Один страдает от голода и жажды, проливает собственную кровь, пронзая себя своим же копьем, и, в конце концов, умирает. И через смерть и возрождение Он обретает руны — ключи к тайнам мироздания:

Знаю, висел я
в ветвях на ветру
девять долгих ночей,
пронзенный копьем,
посвященный Одину,
в жертву себе же,
на дереве том,
чьи корни сокрыты
в недрах неведомых[5].

После этого Один перечисляет заклинания, которые Он постиг, и формулирует правила жертвоприношения, перечисляя целый ряд ритуальных действий. К этим действиям относятся гадание, жертвенное подношение крови, обращение к богам с вопросами и просьбами, а также непосредственно заклание жертвы[6]. Большинство современных северных язычников рассматривают этот эзотерический отрывок из «Речей Высокого» как указания, относящиеся исключительно к работе с рунами; однако многие ученые и, в первую очередь, немецкий историк Рудольф Зимек, полагают, что здесь описана совокупность ритуальных действий, связанных с практикой жертвоприношений[7]. Так или иначе, жертва Одина занимает в мировоззрении современного северного язычника важнейшее место. Это одна из ключевых мифологем северной религии.К использованию боли в качестве духовного инструмента современные северные язычники относятся неоднозначно. Однако невозможно отрицать, что эта практика — неотъемлемый элемент истории Одина. Рейвен Кальдера в своей книге «Восход темной луны» отмечает, что «многие народы по всему миру исследовали возможности боли как духовного инструмента»[8]. Ссылаясь на такие примеры, как Танец Солнца у индейцев лакота и индуистская церемония каванди, Кальдера предполагает, что «болевые ощущения <…> начали использовать в целях изменения сознания даже раньше, чем психоактивные вещества»[9] (применение последних — еще одна шаманская практика, также связанная с Одином). Подробно рассматривать шаманские практики Северной традиции в этой книге не предполагается, но нельзя не подчеркнуть, что идея жертвы (какой бы смысл ни вкладывал в это слово каждый отдельный человек) ради обретения мудрости составляет важнейшую и неотъемлемую часть северного космологического этоса. Поэтому некоторые последователи современной Северной традиции практикуют ритуальные испытания.

Под ритуальными испытаниями понимается система практик, направленных на достижение глубокого катарсиса в целях личностного развития, религиозного жертвоприношения или перехода личности на новый жизненный этап или в новое качество. Многие из подобных практик сопряжены с физической болью, но все они проводятся в духовном или, по меньшей мере, тщательно продуманном ритуальном контексте. Приверженцы этого пути полагают, что контролируемые практики испытаний способны исцелять и преображать человека, а также пробуждать в нем восприимчивость к голосам его богов[10].

Обряды, основанные на переживании боли в духовных целях, были широко распространены в древнем мире. Так, жрецы Кибелы резали себя ножами, принося в жертву богине собственную кровь. В крайних своих проявлениях поклонение Кибеле принимало форму самооскопления, завершавшего экстатический танец в честь этой богини[11]. В индуизме есть особые религиозные праздники, в ходе которых верующие совершают обряд каванди — пронзают собственное тело крюками или спицами, чтобы вызвать одержимость божеством[12]. Подобные обряды известны не только на Востоке: во многих племенах североамериканских индейцев по сей день исполняется Танец Солнца — жертвенная пляска, в которой танцующие вонзают в свое тело крюки и прикрепляют их ремнями к дереву или столбу в центре круга, после чего продолжают танцевать, пока не вырвут из тела эти крюки (и здесь идея жертвоприношения вновь оказывается тесно связанной с образом древа)[13]. Еще один пример — христианские флагелланты в Испании, по сей день совершающие ритуальное самобичевание во славу Христа. В обрядах-испытаниях такого рода верующие приносят самих себя в жертву своим божествам. И вовсе не случайно то, что большинство последователей пути испытаний в Северной традиции — посвященные Одина. Разумеется, Один покровительствует не только испытаниям — спектр Его функций гораздо шире; но ритуальные испытания — одна из тех областей, на которые в полной мере простирается Его власть[14]. Один – бог жертвы и, в первую очередь, самопожертвования. Историк Э. Тервиль-Петр отмечает, что

…жертву, которую Один приносит самому себе, можно <…> рассматривать как наивысшую из всех мыслимых форм жертвоприношения. В сущности, эта жертва настолько возвышенна, что, подобно многим другим религиозным таинствам, не поддается человеческому разумению. Здесь не король приносится в жертву богу, а бог — богу же, и это жертва того же рода, что и описанное в Библии жертвоприношение Христа[15].

Это сходство между жертвами Одина и Христа подмечали еще во времена обращения в христианство. В «Видении Креста» (VII век), одной из первых известных нам древнеанглийских христианских поэм, использованы многочисленные языческие мотивы и образы, в равной мере подходящие как Христу, так и Одину:Тогда же юный свои одежи
господь вседержец сбросил,
добротвердый и доблестный,
всходил на крест высокий [в оригинале: on gealgan heanne — «на виселицу высокую»],
храбрый посередь народа
во искупление рода человеческого;
он прильнул ко мне, муж, и я содрогнулся,
но не смел шевельнуться, не преломился,
ни склонился тогда я долу,
но стоял, как должно, недвижно,
крестным древом
я воспринял небесного
государя-владыку,
долу я не склонился;
прободили меня чермными гвоздями,
и поныне дыры остались
от мучителей злочинные раны,
но смолчал я тогда перед врагами;
надо мной и над мужем они глумились,
весь промок я господней кровью,
текшей справа из-под ребер,
покуда храбрый не умер.
На холме том немалую
муку принял,
претерпел я пытку,
распятым я видел
господа горнего… [в оригинале: weruda god — «господь воинств»][16]

Здесь перед читателем престает образ воина-Христа, отважно приносящего себя в жертву. Речь в поэме идет от лица самого крестного древа, а именование этого древа «виселицей», на которую бог всходит по доброй воле, в восприятии язычника вызывало живую ассоциацию с Одином, одно из множества прозваний которого — «Бог виселицы». Христос, как и Один, изображается могучим королем, и эпитет «господь воинств» применим к ним обоим в равной мере[17].

Итак, оба эти божества — и Один, и Христос — всходят на виселицу и умирают. Обоих пронзают копьем. Оба возрождаются к новой жизни. И оба они почитались как священные короли. Разница же между ними заключается в причинах, по которым они принесли себя в жертву: Христос, согласно традиционной христианской интерпретации, принял смерть во искупление грехов человечества, а Один — ради себя самого, чтобы обрести мудрость и укрепить свою силу божества-мироустроителя. Он пожертвовал собой, чтобы утвердить свою державную власть не только в мирской сфере, но и в мире духовном. Обрести ту мудрость, что доступна мертвым, можно было лишь одним-единственным способом — умерев самому. Фольклорист Джеймс Фрэзер указывает, что царей в древности нередко почитали не только как правителей, но и как жрецов, посредником между человеческим миром и миром богов. Эту функцию царь приобретал в связи с тем, что, оставаясь человеком, он, тем не менее, подвергался ритуальному обожествлению[18]. Схожим образом и Один совмещает функции короля с функциями жреца, мага и шамана. Именно для того, чтобы объединить в себе эти роли, Он и проходит добровольные испытания, каждое из которых сопряжено со своего рода жертвой.

Повешение на ветвях Иггдрасиля — не единственная жертва, которую Один приносит с этой целью. В другом своем испытании, описанном в «Речах Гримнира», Он висит между двух костров, а еще в одном жертвует глазом за право испить из Источника Памяти и Мудрости. Эта добровольная утрата глаза представляет особый интерес. На всех дошедших до нас изображениях — без исключения — Один предстает одноглазым. Слепота — характерная символическая особенность многих легендарных провидцев. Но, в отличие, например, от слепого прорицателя Тиресия из греческих мифов, Один лишился глаза не вследствие уже обретенного дара пророчества и не в наказание за некий проступок, а по собственной воле: Он сознательно избрал для себя частичную слепоту как плату за мудрость. В случае с Одином утрата глаза — это волевой акт, ведущий к обретению новых сил[19].

Добровольное принятие страдания как магический акт, ведущий к расширению возможностей, заставляет задаться вопросами не только о природе боли, но и о природе личного поступка как такового. Необходимо проводить четкую границу между переживанием боли как причиной поступка и переживанием боли как разновидностью поступка[20]. В истории Одина боль фигурирует именно во втором своем качестве — не как карательное воздействие извне, а как выражение личной независимой воли[21]. Антрополог Талал Асад отмечает: «…когда мы утверждаем, что некто страдает, обычно подразумевается, что действующим лицом выступает кто-то другой. Обычно мы полагаем, что страдать <…> — значит, пребывать в пассивном состоянии, выступать в качестве объекта, а не субъекта»[22]. Однако в мифе об Одине страдающий персонаж предстает именно как субъект действия, совершающий волевой акт или, как сказали бы современные последователи пути испытаний, «вышедший на охоту за силой»[23]. В таком контексте боль утрачивает свое эмоциональное наполнение и превращается в прикладной инструмент, служащий цели роста и развития. Именно так боль превращается из частного переживания или опыта полной утраты контроля в подлинно волевой акт обретения силы[24].

Важнейшее место в мифах об Одине отводится не только опыту боли, но и парадоксу жертвенного отказа от физического зрения ради обретения зрения высшего. С этим мотивом связаны некоторые из Его хейти (прозвищ): Блинди («слепой»), Гестумблинди («слепой гость»), Твиблинди («дважды слепой»). Историк-индоевропеист Крис Кершоу отмечает двойственную символику слепого бога в поэтических источниках: в зависимости от контекста, Один не только сам слеп, но и способен поражать других слепотой, будь то на поле битвы или в иных обстоятельствах, когда взор человеку застят экстаз или желание[25]. Об этой Его способности говорят такие имена, как Гуннблинди («ослепляющий в битве»), Херблинди («ослепляющий рать»), Бильейг («сверкающий глаз» или «глаз, колеблющийся, как пламя») и Бальейг («пылающий глаз»)[26]. Если глаза — это зеркала души, то Один, пожертвовав одним глазом, пожертвовал и частью своей души в уплату за мудрость.

Один — один из нескольких увечных богов, встречающихся в североевропейской мифологии. В ирландских мифах, например, фигурирует Нуаду, король Туата де Данаан, потерявший в битве руку, но впоследствии заменивший ее серебряной рукой, которая двигалась, как живая. В скандинавском пантеоне рукой жертвует Тюр. Там же имеется и слепой бог — Хёд, о функциях которого, впрочем, почти ничего не известно. Слепота Хёда тоже не получает в мифах никакого объяснения, но относительно Нуаду и Тюра известно, что оба они пожертвовали рукой, чтобы защитить и обезопасить свой народ: Нуаду лишается руки в решающей битве, которая завершает великую войну, а Тюр теряет руку, чтобы боги смогли сковать волка Фенриса, олицетворение хаоса и разрушения, грозящего уничтожить мир. А от представления о жертве в форме физического увечья не так уж и далеко до идеи человеческих жертвоприношений[27].

В трактате Тацита «О происхождении германцев и местоположении Германии» упоминается, что Одину (которого Тацит по обыкновению древнеримских историков отождествляет с одним из привычных ему божеств — с Меркурием) приносили человеческие жертвы. Судя по всему, людей, предназначенных в жертву, умерщвляли особым образом — подвешивая их на дереве и пронзая бок копьем. Один из самых известных примеров такого жертвоприношения Одину встречается в «Саге о Гаутреке» — пересказанной в XIII веке легенде об одиническом герое Старкаде. В одном из эпизодов этой саги описывается, как был принесен в жертву конунг Викар, которому служил Старкад. Однажды Викар отправился в плавание с большим войском (и, среди прочих, на корабле был его друг и побратим, один из героев, избранных Одином, — вышеупомянутый Старкад). Но путешествие пришлось прервать из-за сильного встречного ветра, и в ответ на вопрос, как усмирить ветер, руны сообщили, что Один требует жертвы. Тервиль-Петр отмечает, что угоднее всего Одину были жертвы королевской крови, — вероятно, в силу того, что и сам Он исполнял функции священного короля[28]. В дошедших до нас скальдических описаниях подавляющее большинство жертв составляли конунги или их сыновья-воины. Итак, люди Викара стали тянуть жребий, и доля жертвы — вполне предсказуемо — выпала самому конунгу. (Устраивая жеребьевку, выбор автоматически препоручали самому Одину и Судьбам.) Но люди не хотели убивать своего предводителя, и было решено устроить символическое жертвоприношение. На шею Викару накинули свободную петлю из телячьих кишок, а другой конец их прикрепили к тоненькой ветке. Ни кишки, ни эта веточка не выдержали бы веса взрослого мужчины. Затем Старкад уколол конунга камышовым стеблем и сказал: «Отдаю тебя Одину». И в тот же миг камыш превратился в копье, а телячьи кишки — в крепкую веревку; ветка же распрямилась и оторвала Викара от земли. Так конунг принял жертвенную смерть[29].

Тема жертвоприношения короля широко распространена в мифах и легендах разных народов. Фольклорист Джеймс Фрэзер указывает, что в древности нередко приносили в жертву состарившегося или заболевшего царя. В некоторых традициях жертвенная смерть постигала царя по истечении установленного срока правления. Среди прочего, Фрэзер пересказывает легенду, связывающую этот последний обычай с культом Одина. Шведский король Аун получил от Одина дар долголетия — на том, однако, условии, что раз в девять лет тот будет приносить Ему в жертву одного из своих сыновей. Так Аун принес в жертву девятерых сыновей, но за это время одряхлел и стал настолько слабым и беспомощным, что собственные его подданные помешали ему совершить десятое жертвоприношение, и Аун умер[30]. Впрочем, в «Саге о Гаутреке» дело обстоит иначе: Викар, судя по всему, был здоровым и сильным воином. Можно предположить, что в этом случае Один как бог воинов избрал самого лучшего и мужественного из конунгов, чтобы тот присоединился к нему в Вальгалле — небесном чертоге, куда после смерти попадали доблестные герои.

Все эти примеры наглядно свидетельствуют о том, что Один — свирепое и непростое божество. Но я служу и поклоняюсь Ему с огромной любовью вот уже почти двадцать лет и могу сказать — по крайней мере, на основании собственного опыта, — что к самому себе Он в десять тысяч раз более требователен, чем к своим служителям. Каждому, кто хочет освоить руны и добиться, чтобы они приносили ему хоть мало-мальскую пользу, должен глубоко и серьезно осмыслить жертвы и испытания, на которые ради них пошел сам Один. Не исключено, что и с вас рано или поздно потребуют плату за работу с рунами. Что это будет за плата, зависит от конкретного человека, но надо понимать, что в мире рун, как и во всем макрокосме Северной традиции, бесплатного сыра не бывает. В этом, собственно, и заключается один из самых важных уроков Одина. И приступая к освоению рун, об этом следует помнить.